Судьбы ингерманландских финнов складывались по-разному. Многие финны считались “неблагонадежными” еще задолго до начала Войны, многие к ее началу уже были выселены с родной земли. Несмотря на это, было среди них немало тех, кто прошел всю Войну в рядах Красной армии. Один из них – Эдуард Матвеевич Гюннинен. О внезапном призыве студента-физика в армию, о двух войнах, о боевых заслугах – читайте в этом интервью.
Эдуард Матвеевич Гюннинен
Эдуард Матвеевич, где и когда Вы родились?
В 1921 г. в деревне Гуммолосары под Пушкином. Название финской деревни Humalasaari переводится как «хмельной остров», потому что рядом было болото, рос хмель. Несмотря на название, проблем с алкоголем в деревне не было. В нескольких семьях были любители, но у них были строгие жены, и они их отучали. Остальные жители даже в праздники не выпивали. У всех жителей деревни была фамилия Гюннинен (Hynninen). Деревню основали четыре брата, пришедшие из Финляндии. Одним из них был мой прадед.
Мой дед по матери был раскулачен во время коллективизации в 1930 году. Его сына с невесткой выслали в Хибиногорск, он сам приехал к нам с внучкой. В 1937 году в нашей деревне арестовали 8 человек, в т.ч. и моего отца. Мы ничего не знали о его судьбе. Через год мы получили письмо без марки на очень плохой бумаге. Вместе с отцом арестовали Матвея Степановича. Это письмо было от него. Мы удивились, как письмо дошло без марки. Почта в те годы такие письма пересылала. Они знали, что из лагеря. Матвей Степанович написал, что они с отцом попали в лагерь, им обоим дали по 10 лет. Отец заболел и умер в больнице в 1938 году. В 1995 году я читал его дело. Ужасное вранье! Все показания были написаны не его почерком. Писал следователь, а подписи отца нигде не было. Майор, который показывал мне дело, сказал:
– Видите. Его хотели заставить подписать показания. Его били, но выдержал все. Если бы он подписал, его бы расстреляли. А так ему дали 10 лет.
Я окончил 10 классов русской школы с отличием и в 1939 году поступил на первый курс физического факультета Ленинградского государственного университета. 17 ноября я вернулся из университета, лежит повестка из военкомата. Подобные повестки приходили и раньше к тем, у кого был предпризывной возраст. То надо анкету заполнить, то здоровье проверяли. Я пошел в военкомат без всякого удивления. Слуцкий военкомат располагался в Павловке, в крепости. Командир (тогда офицеров называли командирами) взял мой паспорт, порвал пополам и бросил в корзину. Я вздрогнул.
– Иди в 25-ю комнату.
Я пришел туда. Там было около 25 человек ребят из соседних деревень. Многих я знал, все были финны. Латыша отправили домой. Пришел начальник и объявил:
– Сейчас поедем в Петрозаводск служить в армии.
– Как же мы поедем? Мы ничего не сказали дома!
– Ничего. Напишете.
Ребята начали сильно шуметь. Никто ничего с собой не взял. Командир не обращал на это никакого внимания. Нас отправили в баню и побрили. Около 12 часов ночи командир сообщил нам, что не удалось договориться с транспортом, и все могут идти домой. Была суббота, и он велел нам явиться снова в понедельник к 10 часам.
В час ночи я пришел домой, дома все беспокоятся, куда я потерялся. В понедельник я снова явился в военкомат. К месту службы в Петрозаводск нас привезли товарным поездом. Моя служба началась в 106-й дивизии, в штабной роте. Я хотел попроситься в артиллерию, но начальник сказал, что я «жидковат» для артиллерии. Меня определили в батальон связи телефонистом.
Какую форму Вы тогда носили?
Форма была красноармейская. Служба шла по уставу Красной армии.
Как вы узнали о начале войны с финнами?
По радио, из газет. Конечно, у меня сразу возникли сомнения по поводу официальной версии. Но никто вслух ничего не говорил. Сначала было объявлено, что мы ведем переговоры с Финляндией, чтобы отодвинуть границу. Затем было объявлено, что Финляндия не согласна на эти условия, произошел обстрел на участке границы в районе деревни Майнила, поэтому советская сторона была вынуждена начать боевые действия. Казалось странным, что финны вдруг напали на нас. Но мы это не обсуждали.
В середине декабря наш батальон связи привезли в Ленинград. Здесь нас одели в какую-то странную форму. Она была из хорошего рыжего сукна, с накладными карманами, брюки галифе, яловые сапоги из хорошей кожи. Потом мы узнали, что это была польская форма. Как узнали, я уже не помню, но еще во время Зимней войны. Мы над ней посмеивались. Гражданин СССР и доброволец Финской народной армии в польской форме. Только вместо конфедератки у нас была шапка-ушанка с красной звездочкой. Осенью в Польше захватили трофеи, и нас одели в эту форму.
Наш батальон построили, одетые в такую же форму командир батальона и комиссар нам объявили:
– Товарищи, мы с вами является батальоном связи первого корпуса Финской народной армии.
По их лицам было видно, что они сами были сильно удивлены и плохо понимали, что происходит.
Комиссар батальона предупредил, что на территории противника надо соблюдать осторожность: мины, отравленные продукты, на деревьях – кукушки с автоматами. Нас посадили в открытый грузовик и привезли в Куоккалу (сейчас Репино). Все дома пустые, население ушло. Мы разместились в небольшом доме. На веранде яблоки, но приказ – не трогать. Но кто-то рассказал, что видел, как солдат и политрук ели яблоки, и запрет рухнул.
Сначала мы ничего не делали, и это мало кого заботило. Я начал лазить по чердакам пустых домов. Там было много финских иллюстрированных журналов, я читал их часами. Удивлялся, как интересно иллюстрировано. У нас в СССР таких журналов не было. Удивляло и содержание: Гитлер в окружении детей, как у нас Сталин – «отец народов». Были и страшные картинки: два человека несли на носилках отрубленную голову Сталина. Комментарий я даже побоялся читать. Наиболее интересными были статьи о жизни в СССР, о советских порядках, то, о чем у нас не говорили: раскулачивание, аресты. Были статьи и о жизни в Финляндии.
Неужели командиры разрешали читать такие журналы?
Я никому не рассказывал. Читал иногда даже во время дежурства, но я не замечал, чтобы за нами кто-то следил. Один раз я поднялся на чердак. Вижу, что кто-то еще поднимается. А это оказалось зеркало, а в нем мое отражение. Удивляла также обстановка: в домах была хорошая мебель, каждая семья жила в отдельном доме.
Служба началась. В Куоккале я был включен в штат телефонной станции штаба корпуса и работал за коммутатором, включавшим 60 абонентов. Сначала коммутаторщиков было двое, дежурили по 12 часов.
Какие отношения у вас были с бойцами Красной армии?
Хорошие, никакой неприязни по отношению к нам не было. Когда наш батальон привезли в Куоккалу для расположения в штабе, чтобы мы заранее провели телефонные линии и обустроили штаб, то был забавный случай. Ночью стоял патруль. Вдруг красноармейцы окружили, потому что приняли нас за «белофиннов». Всех разбудили, мы выбежали. Красноармейцы долго не могли понять, кто мы такие. Потом убедились, что мы все говорим по-русски, и у нас красные звездочки.
Штаб корпуса армии переместился в Ривьеру, 2 км. от Зеленогорска, и расположился в домах, бывших дачах офицерского состава. Отделы штаба находились в разных домах, у каждого были свои телефоны. Две дивизии уже находились под Выборгом, связь с ними тоже шла через телефонную станцию. Все шло на два коммутатора. Я дежурил за большим коммутатором, на 60 номеров. За маленьким коммутатором на 12 номеров дежурил другой человек.
Здесь мы принимали присягу. Кто знал финский – на финском, остальные – на русском. Командиры были русские. Солдат-финнов не хватало, стали набирать представителей всех национальностей. Политрук нашей роты, Армейсков Борис Михайлович, был русский. Он был веселый, доброжелательный, простой человек. Он начал учить финский язык, спрашивал нас, как правильно произносить, отдавал команды по-фински. До призыва в армию он был начальником пожарной команды, имел четыре класса образования. Его назначили политруком, потому что он был членом партии. Настоящей политической работы он с нами не проводил, сообщал только новости. В Финской народной армии специалистов было мало. Почти все необученные новобранцы.
Комиссар батальона тоже был русский. Очень мягкий и внимательный человек. Мы его очень уважали, он нам очень помогал, вникал во все наши проблемы. К нему можно было прийти с любой проблемой. Он очень хитро потом поправлял и не говорил, кто жаловался.
Командиром телефонной роты был капитан Рудаков. Простой, спокойный, рассудительный. Однажды я вздремнул за коммутатором. Он меня не отругал, только по-отечески отчитал, пожурил.
На каком языке финны говорили между собой?
По-русски. По-фински, может быть, иногда мы и говорили, если рядом не было русских.
И все финны хорошо говорили по-русски?
Да, все. Некоторые говорили с акцентом, но большинство говорило по-русски чисто.
Как кормили?
Кормили нас хорошо. Преобладала каша, гречневая и перловая. Последнюю называли шрапнель. Всегда было мясо, чай или кофе. Давали по 50 гр. водки, но я ее не пил, отдавал своему начальнику.
В Финской народной армии издавалась газета Kansanarmeja (Народная армия) на трех языках: финском, карельском, русском. Вы ее читали?
Нет, не помню такой. Во время Великой отечественной у нас была дивизионная газета, но не долго.
Как Вы узнавали новости?
От политрука роты. Каждое утро он проводил политинформацию 10-15 минут, оповещал о событиях в мире и на фронте.
Вы знали о больших потерях со стороны СССР?
Специально об этом никто не говорил. Однако, по «сарафанному радио» слухи о больших потерях до нас доходили. Говорили, что у финнов очень много снайперов с автоматами, и мы несем из-за этого большие потери. Говорили также, что если бы мы могли применить танки, то разгромили бы врага, но это был невозможно из-за озер и лесисто-болотистой местности.
Ходили разговоры, что Шапошников, начальник генерального штаба РККА, составил план ведения войны с финнами и принес его на подпись Ворошилову. Ворошилов ответил ему:
– Что ты! Какой план? Шапками закидаем!
Возможно это байка, но…
Вы писали домой?
Да. Писали то, что можно было. Нам об этом объявили. Нельзя было писать, например, на каком участке фронта ты воюешь. Можно было о здоровье и пр. Письма просматривались, ставилась печать. Я писал, скорей всего, на финском – мать лучше знала финский.
Вам приходилось встречаться с генерал-майором Аксели Анттила, возглавлявшим Финскую народную армию?
Лично встречаться не приходилось. Говорили, что он был человек необразованный, военного дела не знал. Он родился в Финляндии, бежал во время гражданской войны в СССР, по-русски говорил плохо. Телефонистам было запрещено разговаривать с абонентом. Анттила звонит и говорит:
– Масиину и пулэмэтсика.
Все понимали, что это значит «машину и пулеметчика», ему требовалась машина с охраной. Мы звонили по соответствующим адресам. Причем это было против всяких правил, но мы были так проинструктированы, что если звонит Анттила, то выполнять, иначе он разозлится и начнет шуметь. Мне нужно прерывать работу за коммутатором, звонить в транспортный отдел, вызывать машину, потом звонить в охрану, т.е. в другой отдел.
У Аксели Анттилы был немецкий приемник. Приемник сломался. Он вызывает мастера, тот посмотрел и объясняет:
– Товарищ комдив, лампы перегорели.
– Так почините.
– Но мы не можем починить лампы
– Зачем ты тогда пришел? Пошел вон!
На телефонной станции нас было 12 человек. 6 человек за 2-мя коммутаторами, а 6 были линейными надсмотрщиками. Их дело было чинить линии, если что-то порвалось. Мы были под Зеленогорском, а война уже откатилась под Выборг. У нас было тихо, линейным надсмотрщикам было нечего делать. Мы приняли на станции решение, чтобы все работали за коммутатором, тогда мы будем в 2 раза меньше дежурить. Стали учить этих линейных надсмотрщиков.
А разве было возможно, чтобы в армии бойцы сами распределяли обязанности?
В этой армии не было настоящей дисциплины. Мы понимали, что мы не имеем права этого делать. Решили, что ученик будет работать, когда мало звонков. После 18:00 служебные переговоры прекращаются. Но было решено, что если звонит №1 (Анттила), тогда ученик ничего не трогает. Он снимает «арматуру», дает учителю, и тот все делает. У нас все шло хорошо. Но однажды Анттила позвонил не со своего номера, а с номера дежурного по части №6. Он говорит свою коронную фразу. Ученик не реагирует. Такое правило.
Анттила повторяет ее опять. Учитель видит, что творится что-то странное. Хочет у него взять наушники, а ученик, думая, что он делает все правильно, сказал:
– Да пошел ты.
Мы поняли, что случилось что-то невероятное. Бежит дежурный майор по штабу:
– Снять ремни!
Это значит, что ты арестован. Всех нас арестовали, и привели к Анттиле. По уставу, ему нужно было поручить разобраться с нами своему адъютанту.
Он спросил:
– Кто сказал, пипить твою мать? Пошли вон все отсюда!
Я не помню фамилию начальника штаба, но у меня впечатление, что многими вопросами, в которых Анттила не был компетентен, занимался он. Начальник штаба обладает большими правами, он имеет право приказывать от имени командира. Он звонит командиру полка и говорит:
– Командир дивизии приказал.
И тот должен выполнить его приказ. И только после этого он докладывает командиру дивизии, что он от его имени дал такой-то приказ. Этого требовала обстановка, некогда было согласовывать. Командир дивизии может потом позвонить и отменить, но я таких случаев не знаю. У нас начальники штабов всегда были грамотные.
По радио исполняли советскую песню «Принимай нас, Суоми, красавица»?
Нет, не помню. В доме в Куоккале, где размещался штаб, был патефон и много пластинок, русских и финских. Мы их слушали иногда. В Ривьере местное население все ушло, пустые дома. В одном доме я нашел очень хорошие лыжи. В свободное время я катался по окрестностям. Когда мы переезжали, я хотел их взять с собой, но было много другого груза.
Около нашего штаба была деревня, куда поместили всех, кто не успел эвакуироваться. Я туда ходил пару раз и менял хлеб на молоко. Хлеба нам давали много. Когда я пошел первый раз, то увидел, что один старик копается в огороде. Я спросил его (на финском):
– Что, дедушка, уже весенними работами начал заниматься?
Но он не понял моего юмора и обругал:
– И ты с этими красными заодно!
Ваши командиры позволяли вам общаться с местным населением?
Никто ни на кого не обращал внимания. Никого давления, запретов не было. Мы делали, что хотели.
Какое настроение было у бойцов? Кто-нибудь рвался на фронт? Были ли настоящие добровольцы?
Нет. Никто не рвался. Не помню, чтобы были добровольцы.
Приходилось сталкиваться с финской пропагандой?
Однажды я пришел на почту дивизии. По радио шла передача. Работники почты не обращали никакого внимания. Сейчас не помню точно, на каком языке она была, но я прислушался. Это была финская радиостанция. Высмеивалось советское руководство.
– А вот у них такой козел с бородкой, его зовут Калинин.
Я поспешил уйти с почты.
Передавали из финской церкви, пастор говорил о великом несчастье, постигшем страну, призывал к борьбе, спасению отечества.
Я настраивался и ловил финские войсковые радиостанции, когда они вели между собой переговоры и сообщал об этом разведотделу. Около месяца я их слушал, но добыть ценной информации не удалось. Они, например, говорили: «7,65 и 5000». 7,65 – это был винтовочный калибр и сколько штук. Но где они лежат – это было неизвестно.
Стали говорить, что весь штаб скоро переедет под Выборг, и мы вступим в бой. А вдруг – конец войне. Никаких предварительных намеков. В этот день я сидел за коммутатором, работал. Вдруг звонит 18-й номер, который считался транспортной частью. Незнакомый голос на ломанном русском сообщил:
– Скажите всем, чтобы больше сюда не звонили.
Я удивился. Почему мне звонят, а не начальству. Затем объявили, что война закончилась. Уже потом я узнал, что это было сообщение из «Народного правительства», возможно от Отто Куусинена. Все обрадовались и надеялись, что мы скоро вернемся домой.
В начале 1990-х годов проходили встречи ветеранов Зимней войны, финских и советских. Я в них участвовал, в том числе, и как переводчик. Встречи происходили на бывшей границе в местечке Кивиниеми (сейчас Лосево). Финны приезжали на 5-6 автобусах. Привозили складные столы, провизию. Мы тоже приезжали на автобусе, привозили огурцы, колбасу, водку. Я познакомился со многими ветеранами. Меня звали в гости в Финляндию. Финны привозили и отдавали нам одежду. Финнов интересовала наша водка, она выпивалась моментально. Было много разговоров о войне, Зимней и «Войне-продолжении» 1941-1944.
Меня мучил вопрос:
– А почему вы вообще вступили в войну на стороне немцев? Почему не объявили нейтралитет?
– Если бы мы объявили нейтралитет, немцы сразу бы оккупировали бы Финляндию, и вам пришлось бы воевать еще и на нашей территории с немцами. Мы вернули себе только наши исконные земли.
– Но вы же захватили часть Карелии с Петрозаводском?
– Это был необходимый тактический ход.
Мы сидели за одним столом, общались, смеялись. Никаких обид и упреков никто не высказывал. Через несколько лет эти встречи резко закончились.
Но Вы прошли также всю Великую Отечественную, у Вас были встречи с немецкими ветеранами?
Нет. Такие встречи были только с финскими ветеранами.
После окончания Зимней войны я продолжил службу в Петрозаводске. Финскую народную армию преобразовали в 71-ю стрелковую дивизию. Наш 1-й батальон связи назвали 126-м батальоном связи. Нас снова переодели в красноармейскую форму. Я был также инструктором по лыжной подготовке, учил новобранцев с юга. В 1940 году меня наградили 10-дневным отпуском домой за хорошую службу по ходатайству командира батальона. Я съездил домой.
Как Вы узнали о начале Великой Отечественной войны?
Наш батальон связи находился в Петрозаводске. Мы были в летних лагерях на границе с Финляндией. Сосновый лес, палатки, в каждой 6 человек. Было воскресенье, выходной, солнечный день. Занятий не было. Мы пошли на речку, загорали. Я был уже командиром взвода. Ко мне подходит рядовой Смирнов. Ни отдал честь старшему по званию, ни попросил разрешения обратиться. Говорит неуверенно:
– Товарищ старший сержант, там, там… там тревогу объявили.
Мы не спеша пошли, по радио передают речь Молотова. Мы свернули лагерь, у нас были подготовлены боевые позиции. Меня сразу назначили начальником главной радиостанции, которая поддерживала связь между полками дивизии.
Финны начали боевые действия 26-го числа. На встречах ветеранов я спрашивал:
– Почему вы начали воевать через 4 дня?
– Когда немцы напали на СССР, Маннергейм сразу послал письмо Сталину и ждал ответа 4 дня. Какое письмо, до сих пор не известно, архивы молчат. Ответа он не получил.
Я думаю, Маннергейм просил Сталина о переговорах.
Финны превосходили нас силами в 3 раза. Но мы ни разу не отступили без приказа. Между Финляндией и Карелией сплошного фронта не было и не могло быть: там леса, болота, озера. Были только участки фронта. Дальше я высказываю свое мнение. Если война идет на участках, с фланга обойти нельзя, то численное превосходство не имеет значения. Окружение было невозможно. Поэтому больших потерь не было. Было невозможно поставить артиллерию, пустить танки. Наше отступление было организованным.
В начале войны в нашу часть прибыл особый отдел НКВД – проверять радистов. Всех вызывали, чтобы рассказать автобиографию. Я рассказал, что мой отец был арестован в 1937 году. Когда комиссия уехала, меня вызывают в штаб батальона связи «в полном боевом» со всем имуществом. Я подхожу и слышу голос резкий голос начальника штаба, капитана Богданова:
– Ну что, в пехоту его?
Неужели обо мне речь? Если в «полном боевом», это значит, что меня из части будут переводить. Видимо, он говорил с начальником связи. Я пришел к начальнику связи Овчарову, и он мне сказал:
– Во-первых, ты ни в чем не виноват. Мы тебя не сдадим. Перейди на один месяц в телефонную роту и побудь там. А через месяц все успокоится.
Месяц я был в телефонной роте, таскал провода. Командир взял на себя колоссальную ответственность, потому что не выполнил решение НКВД. Я оправдал его доверие, у меня ни разу не было отсутствия радиосвязи.
Лиц финской национальности использовали в разведке в тылу врага?
В начале войны в 71 стрелковой дивизии не было разведбатальона. Почему такой недосмотр – никто не мог понять. Его создал Кукконен Йорма Эдуардович. Он сам предложил стать начальником группы разведчиков. Сначала это была только группа, а не батальон. Он обошел все полки. Выбрал 100 человек, рослых ребят. По глазам узнавал, какой это человек. Его группа стала брать языков. На основе этой группы был создан разведбатальон, во главе которого встал Кукконен.
Меня вызывает начальник связи. Я прихожу, жду в приемной и слышу разговор. Там идет спор обо мне. Кто-то говорит, что Гюннинена нельзя посылать.
– Этого посылали, никакой связи, того посылали, никакой связи. А у Гюннинена был хоть один случай, чтобы связи не было? Послать, и все!
Меня назначили начальником радиосвязи разведбатальона. В мою задачу входило держать связь между штабом батальона и штабом дивизии. Батальон входил в тыл на 30 км, многие радисты с переносными станциями не имели связи. До нас у Кукконена уже перебывало много радистов, которые не могли обеспечить радиосвязь. Они брали слабые радиостанции на 10 км. Я сам выбирал радиостанцию и взял двуколку с лошадкой Красавчик. Эта радиостанция брала связь на 30 км. И у меня не было ни одного случая отсутствия связи. Мне помогал отличный слух, и я ловил даже малейшие шумы в радиусе 30 км.
Кукконен принял меня прохладно. Я с радистом Шишиным шел в его разведбатальон 6 часов 30 км по лесной дороге. В середине пути мы сделали проверку связи. Когда мы пришли, Кукконен стоял на крыльце. Я доложил ему, как положено по уставу, а он мне:
– Ну, вот что, пока радиосвязи не будет – ни спать, ни есть!
А мы такие усталые. Я ему зло отвечаю:
– Вам, товарищ комадндир, когда нужна радиосвязь?!
– В 10 часов надо передать сообщение.
– Товарищ командир, в 10 часов сообщение будет передано. А когда нам спать и есть, это наше дело.
– Ну, смотри.
Мы с радистом Шишиным поели, легли спать. В 8 утра мы связались со штабом дивизии. Всё работает. Я доложил Кукконену, что можно передавать сообщение.
– И что, можно передать?
– Да.
Я передал зашифрованную телеграмму и получил через 10 минут ответ.
Все очень обрадовались.
– И можно передать еще?
– Да сколько угодно. Всё работает.
После этого Кукконен объявил:
– Гюннинен в моем личном распоряжении.
Я стал обедать ним. За обедом мы говорили по-фински. По-фински он говорил лучше, чем по-русски, небольшой акцент у него был. До 14 лет его семья жила в Финляндии, потом они переселились в Карелию. Он был спокойный, железный человек. Никогда не повышал голоса.
Кукконен вел разведку на 120 км вглубь. Так глубоко разведка не ходила ни в одной дивизии. На Карелии не было сплошного фронта из-за лесов и болот. Разведчики с легкостью проникали сквозь линию фронта. Кукконен выходил с отрядом. Они были одеты в финскую форму, хорошо знали финские обычаи. Он разделял их на группы, давал задание.
Кукконен рассказывал о своих разведпоходах. Например, он взял в плен финского офицера. Все происходило в глубоком тылу 100 км. В финской форме он вышел на дорогу. По шоссе на велосипеде едет финский офицер. Кукконен огляделся, никого нет. Когда офицер подъехал, он сказал ему:
– Господин офицер, я очень сожалению, но Вы мой пленник.
Офицер решил, что это шутка, засмеялся. Из кустов выскакивают два бойца Кукконена, хватают этого финского офицера. В другой раз, группа не ставила задачу брать пленных. Они узнавали расположение противника. Им на встречу ехал медицинский автобус, и они взяли всех в плен.
Наградной лист Й. Кукконена 
Согласно ЭЛЕКТРОННОМУ БАНКУ ДОКУМЕНТОВ «ПОДВИГ НАРОДА В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ 1941-1945» , Йорма Эдуардович Кукконен представлялся к высшей правительственной награде Герой Советского союза. Однако после заключения вышестоящего начальства, был награжден орденом Ленина.
Связисты – самые осведомленные люди. Вы не боялись сами стать «языком»?
Когда разведчики шли на задание, они брали того, кто попадется. Человек должен попасть в такую ситуацию, чтобы стать «языком». Если он осторожен, то языком он не станет. Особого страха у меня по этому поводу не было.
Наш разведбатальон находился около фронта, а в Повинце на берегу Онежного озера находились его тылы. Я был в тылах со своей радиостанцией. Кукконен сказал мне:
– Сейчас у меня хорошая телефонная связь, мне радиосвязь пока не нужна. Поезжай в Повенец. Там наши склады.
Мы жили целый месяц в красивом деревянном доме с отоплением. Мы с Шишиным заняли второй этаж под крышей. Еды было много. Меня назначили начальником тыла. Кукконен сказал:
– Там 4 мужика. Я боюсь, они будут водку жрать. Вот тебе ключ от кладовой, выдавай по 100 грамм. Больше не давай.
Я выдавал по 100 грамм, а сам не пил. Они удивлялись:
– Ну, ты самостоятельный.
Между Повинцом и Петразаводском был штаб нашей дивизии. Это было 5-го декабря 1941 года. Финны захватили танк и пошли на штаб нашей дивизии. Видимо, они были пьяными. Они стреляли и не попадали ни в кого. Все успели убежать. Командир дивизии потерял связь с полками.
Зимой я ставил свою двуколку на сани, туда же ее колеса. Прибежал заместитель командира разведбатальона, приказал срочно уходить. Была страшная паника, в нас врезался грузовик. Приказ:
– Радиостанцию уничтожить и уходить.
Я должен был бросить гранату в радиостанцию, но я не сделал этого. Я подумал, неужели я брошу коня Красавчика? Сани сломались, мы с Шишиным начали ставить двуколку на колеса.
Кругом стрельба да еще сильный мороз. У нас не было рукавиц, руки от холода онемели, а нужно было отвинтить винтики, чтобы поставить двуколку. Вдвоем ее не поднять. Мимо бегут пять солдат. Я их остановил, мы стали поднимать тачанку все вместе. Не подняли. Она заводского монтажа, весит более 300 кг. Тогда мы сломали забор, сделали вагу и подняли на второе колесо. Когда поставили колесо, рядом рванул снаряд. Красавчик помчался. Пришлось бежать за ним. На санях осталась вся наша провизия. Перед мостом скопилось много телег, а если бы мы были на санях, мы не смогли бы их объехать. Я крикнул:
– Дорогу радиостанции.
Я взял винтовку, ударил Красавчика. В других телегах были солдаты, а я старший сержант. Нас пропустили. Одна лошадь даже прыгнула в соседнюю телегу. Я прошел на двуколке сквозь толпу телег. Подошли к мосту – а мост разбит, весь в пробоинах от снарядов. Я прошел по мосту, обходя пробоины. Несемся дальше, подходим к каналу, там нет моста. Я заметил слева следы от грузового автомобиля. Мы поехали по этим следам, они вели до пологого спуска. Автомобиль переехал канал по льду, а наверх не подняться, автомобиль буксует. За рулем сидит солдатик 18 лет и плачет. Я его успокоил, мы привязали двуколку к машине, поднялись наверх. Еду по шоссе дальше, идет какой-той пожилой человек. Я не сразу в нем узнал нашего начальника связи майора Чадова. Он был в таком удрученном состоянии, что лицо у него было серое. Он меня узнал сразу.
– Гюннинен, радиостанция цела? Молодец! А у нас весь штаб разбит.
Оказалось, что моя радиостанция единственная, которая спаслась. Командир дивизии без связи, даже не знает, где его полки. Мы пришли в ближайшую деревню, и я связал командира со всеми полками. Дивизия начала воевать.
Заместитель начальника оперативного отдела сказал:
– Ну, Гюннинен, ты армию спас! Тебе, самое малое, орден боевого красного знамени.
Но мне ничего не дали. Приказ Сталина. Если операция неудачная – никого не награждать. Вместо награды я получил повышение. Во время этой операции был убит Ильин – командир взвода. В него и его радиостанцию выстрелил танк прямой наводкой. Меня назначили вместо него, и я получил офицерское звание.
В другой раз мою радиостанцию нужно было срочно перебросить. Ее погрузили на грузовик, колеса сняли. Привезли по назначению, а там бой идет. Все сидят в окопах, а я на грузовике. Я был под сосной, осколком срубило огромный сук прямо над моей головой.
В Карелии мы отступали до Беломорского канала. Наши войска стояли на восточном берегу канала, а финны – на западном. Фронт стабилизировался в декабре. Настоящих боев не было, ни одна сторона активности не проявляла.
Какие были условия проживания, как питались?
У каждого солдата был котелок с крышкой. Эта крышка была как тарелка. В котелок наливали первое, а на крышку клали второе. Ложку держали за голенищем. Какая бы не была обстановка, питание было. В лесах Карелии водились лоси. Охота на них считалась браконьерством. Но если лось ранен, он все равно умрет. Ребята находили раненых лосей, добивали, готовили. Лосиное мясо было хуже по вкусовым качествам. Жили в землянках, шалашах, по обстановке. Были палатки, но они быстро вышли из употребления, наверное, износились.
Какие отношения были с особистами?
У нас был в особом отделе Иванов. Очень хороший человек. С ним можно было поговорить о чем угодно. По крайней мере, я не замечал, чтобы он за кем-то следил.
А с комиссаром?
У нас был очень хороший, сердечный комиссар. Не помню его фамилии, на букву К. Он был старше нас. Он помогал нам таскать катушки.
Финны вели пропаганду?
Специально пропаганды финны не проводили. Обстановка месяцами была стабильной, между фронтами расстояние 200 м. Финны, бывало, кричали нам:
– Рус, пора обедать.
Между фронтами упал советский самолет-разведчик У-2. Летчик успел выпрыгнуть с парашютом. Во время затишья солдаты, наш и финский, подползали к этому самолету, вырезали алюминий. Никто друг друга не трогал. Из алюминия делали ручки для ножей.
Вы поддерживали связь с родственниками?
Моя деревня оказалась под немецкой оккупацией. Мать переехала в Ленинград. Город был окружен, но письма доходили. Я писал матери, сестре. В 1942 я узнал от сестры о смерти матери. Она отдавала сестре хлеб и умерла у нее на руках.
Брат бежал в Эстонию, оттуда попал в Финляндию. Когда по требованию советской стороны началась выдача всех советских граждан, к нему пришел финский полицейский.
– Я пришел для того, чтобы тебя насильственным образом отправить в Россию. Но я скажу, что я тебя не нашел. А ты беги в Швецию, оттуда никого переселять не будут.
Он так и сделал. Там он встретил девушку из нашей деревни. Они поженились. С братом никаких отношений я не поддерживал. Он понимал, что это очень опасно для меня. В 1976 году он разбился в автомобильной катастрофе. Только в 1990-е годы через церковь я нашел его сына и узнал о его судьбе.
В марте 1942 года все финское население было депортировано из блокадного Ленинграда и его пригородов. Вы что-нибудь слышали об этом во время войны?
Нет. Сестра эвакуировалась, но к национальности это не имело никакого отношения. Она работала старшим лаборантом в метеорологическом институте. Институт эвакуировался, он нужен был для обороны страны. Директор мог взять с собой в эвакуацию ограниченное количество людей. Он взял наиболее ценных сотрудников.
Как Вам удалось остаться в армии после приказа наркома РККА от 3 апреля 1942 года «Об изъятии из действующей армии бойцов финской национальности и переводе их в рабочие колонны НКВД»?
Из нашей дивизии никого не сняли. Дивизия примерно наполовину состояла из финнов и карел, если бы всех финнов сняли, дивизии бы не стало. Она не смогла бы воевать. Но если человек попадал в армейский госпиталь в поле зрения штаба армии, то обратно в дивизию не возвращали. У нас было два майора, Киль и Руд, они заболели. После госпиталя их послали в Сибирь, они обучали новобранцев.
Но вообще Вы знали об этом приказе?
Какие-то слухи были. Но я ни с кем об этом не разговаривал. А вот Кукконен попал под этот приказ. Не знаю почему. Его сняли с передовой и отправили в Сибирь. Он продолжал службу в армии, ему сохранили звание. Он начал обучать новобранцев. Но это был, конечно, не его уровень.
Кукконен пошел в штаб Сибирского военного округа. Часовой не пропускал его. Тогда Кукконен двинул часового, пришел к начальству и начал:
– Почему меня, боевого офицера, орденоносца, убрали? Мне не доверяют?
Начальник обещал разобраться, написал направление и сказал Кукконену ехать с ним в Москву к генералу, я сейчас уже не помню его фамилии, и лично ему подать этот документ.
Кукконен приехал в Москву, попал на прием к генералу. Генерал назначил его командующим всем партизанским движением Карелии.
В 1943-1944 в финской армии началось массовое дезертирство, целыми дивизиями, особенно на севере в труднодоступных районах. Кукконен вступил в контакт с бойцами финской армии на свой страх и риск без согласования с вышестоящими командирами. Финны сказали ему:
– Мы ненавидим наше правительство, зачем оно вступило в эту войну? Дайте нам оружие, и мы свергнем его.
Кукконен передал информацию начальству, предложил вооружить этих людей и привлечь их на нашу сторону. Но советское руководство на это не решилось.
После войны мы встречались много раз в Петрозаводске и Ленинграде. О Кукконене несправедливо забыли, несмотря на его заслуги. Он вынужден был зарабатывать на жизнь сторожем при комбинате в Карелии.
Какое различие было между советским, финским и немецким солдатом?
Финский солдат защищал отечество. Он сопротивлялся отчаянно, а это много значит. Немецкий солдат наступал по приказу. Сначала он прятался, а уже потом наступал. Немец всегда выполнял точно приказ, никакой инициативы не проявлял. В этом была слабость немецкой армии.
В отличие от немецкого солдата, наш был инициативен. Но инициатива нашего солдата иногда шла во вред. Не знает обстановки – а лезет. Но это было редко. «За Родину, за Сталина», – бывало, кричал политрук, потому что ему было положено. Но чтобы пехота такое кричала, никогда не было.
Осенью 1942 года нас привезли на Волховский фронт. Штаб дивизии и батальон связи стояли около какой-то деревни под Волховом. Жили в землянках, а наш взвод схитрил. Вместо рытья землянок мы обложили сарай снегом, и ветер не дул. Вместо печки поставили бочку, дров было много. Перед операцией «Искра» нас переместили ближе к фронту. Пришлось выкопать землянки.
Итоги операции не имеют однозначной оценки. С одной стороны, в результате операции была решена большая задача. В блокаде была пробита 8-км дыра, Ленинград начал снабжаться. Однако с военной точки зрения, задача не была выполнена. Перед началом боев политрук объявил нам задачу. Мы должны повторить Сталинград. Двумя фронтами, Волховским и Ленинградским, окружить мгинскую 15-километровую группировку немецких войск, уничтожить ее и освободить Ленинград. И эта задача была не выполнена из-за плохого руководства и неразберихи. В роще Круглой были мощнейшие бетонные укрепления немцев. Авиационной бомбой – не попасть, артиллерия не брала. Наша дивизия наступала во втором эшелоне на рощу Круглую.
12 января началась очень мощная артиллерийская подготовка. Говорили потом, что это была самая мощная за всю историю Великой Отечественной войны артиллерийская подготовка. В 8:30 я вышел из своей землянки, стою. Тихо, темно. И вдруг смотрю в сторону Ладожского озера: оттуда на меня движутся две горящие ленты. Будто два шнура горят и бегут в мою сторону. Я ничего не понимаю. Потом услышал грохот и понял, что это стреляют ряды пушек одновременно с Ленинградского и Волховского фронта. Огни пушек как горящие ленты бегут в мою сторону. Около меня загрохотало со страшной силой. Надо было затыкать уши, разговаривать было невозможно. Артиллерийская подготовка длилась долго, я не помню сколько. Во время нее немцы, сидевшие в мощных укреплениях рощи Круглой, ошалели и убежали.
Перед нами наступала 327-я дивизия. Она прошла сквозь эти пустые укрепления, и было отрапортовано, что роща Круглая взята. Им нужно было закрепиться, а немцы вернулись. Мы идем бодрым маршем по роще Круглой, а по нам начинают стрелять. У нас были большие потери. Всю операцию мы сидели на роще Круглой, так и не смогли ее взять. Наши телефонисты подслушали разговор командующего нашей дивизии и командующего другой дивизии (не помню, какой именно). Они говорили:
– Нас с тобой одинаково обманули. Тот, который доложил, что он взял рощу Круглую.
Он должен был доложить, что они прошли рощу Круглую пустой, а доложил, что ее взяли. Тогда командир дивизии приказал бы ему закрепиться.
До боев у нас был очень хороший командир дивизии Пепеляев. Он умер по болезни. Нам прислали Замировского, канцелярского, неопытного генерала. Ранее он не командовал никакими частями. Он много нервничал. Например, ему дают приказ взять рощу Круглую, а как взять? Пушки не берут. Ему надо было в штаб армии поехать и объяснить, почему нельзя взять. А он вместо этого стал посылать солдат со связкой гранат, чтобы они ползли к этим укреплениям и бросали туда гранаты. Немцы пускали осветительные ракеты, которыми освящалась вся местность. Они видели наших солдат и пристреливали. У нас был Попов Михаил Степанович. Он был послан на такую операцию. Но ему повезло, он был ранен в ногу. Это дало ему право вернуться в свою часть. Потом такие операции прекратили.
У меня была радиостанция РСБ (радиостанция самолета-бомбардировщика). С этой радиостанцией я работал со штабом армии. У радиостанции были начальник и 3 радиста. Они по очереди дежурили. Были также переносные радиостанции. Главное для радиста – слышать сигнал сквозь шумы. Для этого надо иметь музыкальный слух.
У меня был очень хороший радист Балакирев Иван Иванович. Я был дежурным по связи, в мою задачу входило обходить все узлы связи, проверять, как идет работа. Балакирев дежурил уже более 12 часов. Eго нельзя было сменить. Я вхожу, смотрю, Балакирев спит. Я хлопнул дверью, он ничего не слышит. Я сел рядом, его наушники приоткрыты. Слышу, его вызывают. Мои слова не слышит, а сигналы – слышит во сне. Он записал и спит дальше.
Когда произошел прорыв и встреча фронтов 18-го января 1943 года, все очень радовались. Новости с других фронтов узнавали по «солдатскому телефону». Например, о Сталинградской битве по радио и в газетах объявили только через месяц, когда все кончилось. А мы уже все знали, что в Сталинграде наши здорово колотят немцев.
На Волховском фронте были сложные природные условия – непроходимые болота, как Вы преодолевали эти трудности?
Зимой болото замерзло, поэтому болотистая местность нам не мешала. Когда мы уезжали с Волховского фронта весной, мы вышли из землянки, стоим, ждем машины, чтобы погрузить радиостанцию и прочее. Уже прибывала вода, самим было интересно, как наши товарищи оставались.
Летом 1943 нас повезли на Воронежский фронт. Мы ехали в обычном товарном поезде, который не останавливался на станциях, только на глухих разъездах. Мы не доехали до места дислокации на Kурской дуге 300 км., а прошли их пешком. Шли только ночью, а днем прятались. Немецкие самолеты – «рамы» – летали, но нас не видели. На Курской дуге немцы не отступали, а бежали. Только в одном месте они прорвались на 40 км.
Расскажите об обстоятельствах эпизода во время боя на Курской дуге, за который Вы были награждены орденом Красной звезды.
Наградной лист Э. Гюннинена
На самом деле, все было иначе. Мы наступали, но чтобы занять более выгодную позицию, 131 полку надо было отступить и сдержать противника. На станции работал радист Калауккоев Петр Федорович. Он вытащил радиостанцию из машины, сидел на пеньке, радиостанция стояла рядом. Он все делал по правилам, а в некоторых местах можно отойти от правил и выйти открыто без кодировки. В этот момент все начальство дивизии скопилось около переносной радиостанции: командир дивизии, весь штаб, весь оперативный отдел. Все ждут сведения о 131 полке. Видимо, Калауккоев растерялся от такого скопления начальников. Я это заметил, отстранил его и сел сам. Начальство не сразу поняло, что происходит. Все хором закричали:
– Что ты делаешь?
Я, не обращая внимания на весь этот шум, связался с полком и записал зашифрованные координаты. Командиру дивизии сразу стало ясно, какова обстановка. Наступление продолжилось.
Во второй половине войны в периоды, пока не было наступлений, начали организовываться соревнования радистов. Вообще, в период затишья, полагались скучнейшие политзанятия. Я сам предложил командованию проводить соревнования. Мы соревновались на скорость. Я был первый, второй за мной сильной отставал. Я быстрее и чище всех передавал ключом. Это признавали гражданские радисты. Армейские радисты, услышав мои передачи, пытались говорить со мной на языке Морзе. В армии это запрещалось строжайшим образом. Я этого языка не знал и сразу прекращал.
С 1943 года мы стремительно наступали. Обеспечить телефонную проводную связь было невозможно. Вышел приказ, чтобы при каждом командире дивизии и полка постоянно находился радист. Командиры не любили радиосвязь. Она не позволяла говорить двум людям одновременно. Но зато она была мобильной и быстрой. В новых условиях командиры привыкли в ней и оценили ее преимущества.
Во время наступления на Украине я поругался со своим начальником – и так, что он сам испугался. У каждого радиста был разряд в зависимости от того, как быстро и чисто он передавал сообщение. К нам пришел новый начальник связи майор Кабуев Павел Викторович. Он, ничего не понимая в радиосвязи, посмотрел список моих радистов и спросил:
– Почему у командира дивизии радист третьего разряда?
Забрал у меня радиста Кузьмина и переставил других радистов. Я узнал о перестановке радистов от третьих лиц. Командиры уже привыкли к своим радистам, а радисты друг к другу, по голосам и выговорам узнавали. Немцы пытались выйти на связь, использовали для этого завербованного военнопленного. Но наши радисты сразу распознали чужой голос.
Я пришел к майору Кабуеву и сказал:
– Вы знаете, товарищ майор, если Вы поменяете моих радистов, то я снимаю всю ответственность с себя за радиосвязь. Ответственность будет на Вас, и радиосвязь будет работать гораздо хуже, просто паршиво. Командир дивизии ценит Кузьмина, он обедает вместе с ним.
В итоге, всех радистов вернули на свои места.
***
По Украине мы наступали быстро, перед нами не было противника. Пехота шла пешком, а немцы уезжали на машинах. Командир нашей дивизии полковник Беляев ехал на Виллисе вперед боевых порядков. Коля Кузьмин сел к нему с радиостанцией. Однажды они уехали на 25 км. Подъехали к деревне, видят, немцев нет. Полковник спрашивает:
– Хозяйка, немцы есть?
– У меня нет, у соседки стоят.
Смотрят, у соседнего дома броневик стоит. Они, конечно, сели на Виллис и уехали. Это была немецкая разведка. Немцы спали и были уверены, что советские войска за 25 км. Даже охрану не выставили.
Хотя немецкая армия отступала, она была еще дееспособной. Превосходство немцев было в воздухе. По Украине ходили танковые группы.
Население встречало нас очень тепло. Однажды хозяйка сварила нам борщ с курицей. Мы объедались, а она с таким удовольствием смотрела, как мы едим.
На хуторе нас было 4 или 5 человек. Стоит старик.
– Хлопцы, заходите ко мне.
У него был большой сад, в нем стол со скамейками. На столе стоит отварная картошка, свежие огурцы, мёд, что-то еще. Я первый раз в жизни ел огурцы с мёдом.
Старик говорит:
– Извините, угощать нечем. Нет сала и горилки.
А нам после карельских каш даже без сала и горилки все казалось чем-то фантастическим. Украина лежала в развалинах, но она была сытая. Продовольствия было много. Меня удивляли украинские огороды. У нас под Ленинградом были грядки. На Украине все росло без грядок.
Штаб обычно передвигался ночью. Однажды, ночной переезд не удалось провести, и было решено ехать утром. В первой машине ехал начальник штаба, во второй начальник связи, я с радистами, радиостанции РБМ. Я услышал рев самолета. Это был немецкий истребитель. Мы успели вытащить имущество между заходами истребителя на следующее пикирование. Несколько машин было разбито. Погиб повар.
Какие были взаимоотношения между солдатами и офицерами, старшими и младшими по званию?
Как положено по уставу. Должен сказать, что во время войны они изменились. В мирное время они были официальными, во время войны стали проще. Например, я – старший лейтенант – к другому старшему лейтенанту должен был обращаться по уставу: «Товарищ старший лейтенант!». А во время войны бывало:
– Эй, старшой!
Или:
– Слушай, майор!
В мирное время к незнакомому майору я бы «на ты» никогда не обратился бы.
Был ли отпуск во время войны?
10 дней я был в армейском доме отдыха в середине войны зимой. Я получил путевку как награду. Я сразу вымылся, получил чистое белье, постригся. Это было для меня странно, невыразимое удобство. До этого спали, не раздеваясь. Каждый вечер был концерт или фильм.
У Вас были ранения или контузии?
Я прошел всю войну без ранений. Осенью 1944 мы освобождали Польшу. Был теплый осенний, солнечный день. Фронт был недалеко, была слышна стрельба. Я шел по улице деревни. Самой деревни не было, она была разрушена. Мне нужно было пройти в 131-й полки встретиться с радистом Храмцовым, который ходил в разведку ночью, а утром вернулся. Рядом была пустая деревня. Радист Храмцов решил, что лучше поспасть в доме, чем в землянке.
Начался налет. Я прыгнул в первый попавшийся подвал. Там уже были люди, они услышали звук налета раньше меня. Мы сидим в подвале, ждем, когда закончится налет. Снаряды рвутся, перелетают, не долетают. Я стоял у дверей последний. Когда налет кончился, мне говорят:
– Выходи, посмотри, что там.
Только я вышел, встал во весь рост, и передо мной в 10 шагах разорвался снаряд. Я не слышал свиста, потому что сидел в укрытии. Если бы я был снаружи, я бы услышал и сразу спрятался. Я стою в оцепенении. Меня не контузило, но оглушило, обсыпало землей. У меня мелькнула мысль, что я живу по инерции. Мне казалось, что я изрешечен осколками и сейчас увижу потоки крови. С удивлением я заметил, что осколков нигде нет. Я очистился и посмотрел, куда упал снаряд. Он попал в щель и там взорвался, и все осколки полетели вверх выше моей головы.
Когда я пришел в полк, спросил, где Храмцов.
– А вот там, в крайней хате спит.
Я иду в крайнюю хату, а крайней хаты нет. Вместо нее большая воронка от авиабомбы. Я видел, как у Юнкерса упала бомба. Она была плохо закреплена и упала случайно. Немцы не стремились бомбить эту деревню.
В Польше советские войска вели пропаганду среди немцев. Солдаты подползали к переднему краю, выставляли портрет Гитлера с подписью «Стреляйте!».
В Германии меня из командиров радиовзвода перевели на майорскую должность начальником радиосвязи дивизии, хотя я был старшим лейтенантом. Я понимал устройство радиостанций. Мой начальник ничего не понимал в радиосвязи, и начальник штаба об этом догадался. Я был представлен к званию капитана, но писарь забыл написать номер партийного билета. Представление пришло обратно, его послали снова. За это время война кончилась, и вопрос о моем представлении закрылся сам собой. Но звание капитана мне присвоили, когда я уходил в запас.
Весь апрель 1945 мы шли по Северной Германии, штаб дивизии шел южнее фронта. Перед нами не было противника, хотя мы все время слышали:
– Боевая задача, боевая задача!
Война кипит, за Берлин шли страшные бои, а у нас – тихо. Навстречу идет колонна немцев. Мы насчитали более 40 человек. Солдаты-пехотинцы без оружия, спрашивают:
– Где пункт приема пленных?
Когда мы вступили на территорию Германии, первые города были пустые. А потом, видимо, местное население поняло, что мы нормальные люди, и перестало уходить. Зашли в городок полный народу, и главное к нам такое отношение – добродушное.
Но однажды был такой случай. Мы искали помещение, чтобы обустроить узел связи, телефонную станцию. Входим в один шикарный особняк, нас 5 человек. В центральном зале 5 женщин и старик лет 70. Он сразу встал, лицо дрожит. А нам не до них. Мы обсуждаем, куда поставить коммутатор. Когда мы все обсудили, я заметил, что они все стоят и дрожат. Я им сказал на ломанном немецком языке:
– Господа, мы тут будем работать. Перейдите, пожалуйста, в соседнюю большую комнату.
Они сорвались с мест, давят друг друга, засели в той комнате. Через некоторое время этот старик выходит оттуда мертвецки бледный и говорит:
– Господин офицер, когда Вы будете нас убивать?
Я начал ему объяснять, что мы убиваем только немецких солдат, когда они по нам стреляют. Он ушел в комнату, а у меня создалось впечатление, что он не поверил. Через некоторое время он опять спрашивает:
– Господин офицер, а можем ли мы из этой комнаты выходить?
– Конечно, ходите, где угодно. Да мы вообще скоро уйдем, пробудем здесь не больше двух часов.
Только тогда он поверил, что их действительно не будут убивать, раз они здесь могут ходить. В другом городе мы вошли в дом, 5 человек, устроились. В доме была хозяйка лет 50-ти. Один наш боец сказал:
– Попроси хозяйку приготовить нам какой-нибудь суп. А то едим только всухомятку.
Я прихожу к этой хозяйке и говорю:
– Мы воюем, едим всухомятку, не могли бы Вы нам какой-нибудь суп сварить.
Онa смеется, очень добродушная:
– Пожалуйста, пожалуйста. Только Вы скажите, какой суп сварить?
Она показала поварскую книгу, и я ткнул пальцем в первый попавшийся суп, выбрал раздел, где было написано мясо и картошка. Проходит некоторое время, ребята просят меня посмотреть, что делает хозяйка. Она в очках, на весах все аккуратно взвешивает. Суп получился отличный. Когда мы уходили, всю провизию, которая у нас была, сыр, колбаса, хлеб, мы оставили хозяйке. Она прослезилась. У нее не было хлеба. Когда мы приходили в полупустые немецкие города, у немцев в подвалах было много варенья, солений, а хлеба не было.
Посылали посылки родным из Германии?
Послал сестре немецкую шинель из тонкого сукна. Она сшила из него пальто.
Где Вас застало известие о Победе?
Мы ждали, что день Победы будет 8-го числа, потому что 7-го все кончилось. Однако, его назначили на 9-е. Мы стояли в немецком городе Крёпелин, на окраинной улице. Многие дома были пустые. В одном из таких домов мы сидели втроем – Вотин, Назаров и я. Сказали, что война кончилась и объявлен мир. Кроме молока, у нас ничего не было. Мы налили по рюмке молока и выпили за Победу.
Какие награды Вы получили за Великую Отечественную войну?
Орден Красной звезды, орден Отечественной войны II степени, за оборону Ленинграда, за взятие Варшавы. Командир дивизии Беляев украл у меня награду. Целая группа участников войны была представлена к награде ордена Великой Отечественной войны I степени, в том числе и я. Когда он подписывал наградные листы, зазвонил телефон. Он подошел и куда-то уехал. Остались неподписанными 4 наградных листа, которые затерялись в бумагах. Командиру надо было поехать в штаб армии, объяснить, что еще четыре листа не довезли, но он этого не сделал. Мы так и остались четверо не награжденными.
Полгода я жил в Германии, служил в оккупационных войсках. Делать было нечего. Граница между советской зоной и союзниками была только на карте. Ходить можно было свободно. Я объездил все крупные немецкие города следующим образом.
Я выходил на шоссе и останавливал советскую машину.
– Ты куда едешь?
– В Нюрнберг.
– Мне тоже туда.
Шофер смеется и сажает меня к себе. В Нюрнберге я спрашивался местных жителей, где здесь комендатура. Приходил туда, там сидит капитан или старший лейтенант:
– Привет, старшой! Я хочу город посмотреть.
Мы с ним поговорим, кто и где воевал. Он мне пишет записку, и по ней меня помещают в лучшую гостиницу и кормят. Все бесплатно. Так я жил 3-4 дня. Потом еду в другой город. Так объездил все города оккупированной Германии. Делал так же и на территории союзников, но там надо было платить оккупационными марками.
Мы получали две зарплаты, в рублях и оккупационных марках. Марки мы тратили, а рубли клали на сберкнижку или переводили родным. Я переводил сестре в Свердловск.
Когда я встречал в зоне союзников английского военнослужащего – отдавал честь. Отношения были официальными. С американцами мы могли немного поговорить по-немецки, хлопали по плечу. Однажды ко мне подходит американский военнослужащий, хлопает по плечу и спрашивается на чистом финском:
– Финн?
– Финн.
– Черт побери. Пойдем в ваш магазин, ты мне водки купишь. Нам не продают водку в вашем магазине, а в нашем водки нет.
Оказалось, он финн по национальности. Эмигрировал в США после революции. Я купил пол-литра, американский финн предложил поехать в западную зону в ресторан. Мы, 4 советских и 4 американских офицера, подходим. На встречу бежит хозяин ресторана, говорит на чистом русском:
– Прошу вас, господа офицеры.
Хозяин ресторана был русским эмигрантом. Сидели, в основном, женщины. Оркестр из 20 человек сразу заиграл «Из-за острова на стрежень».
Хозяин приходит и говорит:
– Мне уже больше недели не дают никакой провизии. Только кофе. Эти люди сидят и слушают музыку.
Тогда я предложил съездить в советский магазин. Мы привезли продукты, сказали официанту сделать бутерброды. Он принес нам на большой тарелке. Один из наших офицеров также приказал сделать бутерброды на весь оркестр и налить каждому по рюмке водки. Они выпили и заиграли «Катюшу».
***
При демобилизации в 1946 году мне выдали 5 000 рублей. Я приехал домой, а дома нет. Я остановился у двоюродной сестры, на следующий день пошел в университет. Я успел отучиться там всего 2,5 месяца, меня взяли в армию с первого курса. Я прихожу к секретарю. Она нашла мою учетную карточку, которая сохранилась за 7 лет. Декан физического факультета говорит:
– У Вас еще ничего не сдано, мы может зачислить Вас только на первый курс.
Мне сразу выдали стипендию, поселили в общежитие.
После Великой Отечественной у Вас были проблемы из-за «пятого пункта»?
Нет. И на бытовом уровне никакой неприязни к себе я не замечал.
***
Примечание автора: После окончания университета в 1951 году, Эдуард Матвеевич был оставлен в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию в 1954 году. До 1998 года он работал в университете на кафедре радиофизики в качестве доцента, старшего научного сотрудника, опубликовал более 40 научных работ.
Записала Янина Эмилия Ильяйнен (29 ноября 2014, 6 февраля 2014, июль 2015, 26 января 2016)
От имени редакции поздравляем Эдуарда Матвеевича с Днем Победы!
Интервью по-фински | Suomeksi: iljainen.radioviola.net
